Что может остановить НАТО
18.03.2007
В преддверии очередного саммита НАТО контролируемые государством СМИ напомнили нам об обещаниях Запада руководству СССР не расширять НАТО на восток, а также о последующем развитии событий. Что ж, напоминания весьма уместные и своевременные. Но, тем не менее, по совокупности всех комментариев на эту тему, сохраняется ощущение некоторой недосказанности, продолжения уже весьма дорого нам обошедшейся странноватой игры в этакую детскую наивность.
Так, много раз в различных комментариях приходилось слышать обвинения в адрес тогдашнего руководства СССР во главе с Горбачевым в том, что на переговорах об объединении Германии мы ограничились лишь устными заверениями со стороны руководителей США, но не добились юридических гарантий нераспространения НАТО на восток. Да, тогдашнее руководство СССР в части уступок Западу, конечно, есть в чем обвинять. Но только, если быть честными, является ли именно вопрос юридического закрепления или не закрепления договоренностей в этой части ключевым и всерьез определяющим последующее развитие событий? Может быть, суть вопроса в другом – что мы в целом позволили себе стать слишком слабыми?
И с учетом всего, что мы пережили и наблюдаем в окружающем нас мире за последние двадцать лет, святая вера в действенность обязательств, закрепленных письменно (в отличие от дававшихся нам тогда разнообразных обещаний устных), представляется, скажем мягко, достойной удивления.
Начнем с истории сравнительно недавней — всего лишь чуть более полувековой давности. Разве предвоенная Германия и СССР не были связаны четкими и однозначными письменными взаимными обязательствами? Конечно, мне можно возразить, что нацистская Германия не была демократической страной, а гитлеровский режим был абсолютно преступным (и признан таковым затем на Нюрнбергском процессе). Этот аргумент мог бы показаться весомым, если бы не два «но».
Во-первых, мировая история никоим образом не подтверждает тезис о том, что соблюдение или несоблюдение государством международного права каким-либо образом безусловно связано с характером политического режима.
Во-вторых, гитлеровский режим — очевидно не демократический — был признан преступным лишь по результатам войны, которую он развязал и в которой был разгромлен.
Да, нам лучше, чем кому бы то ни было известно, насколько действительно варварским и преступным был гитлеровский режим – мы очень дорого заплатили за право на жизнь. Но представим себе и последовавшую затем послевоенную историю чуть-чуть иначе.
Так, если бы Вьетнам оказался не просто не по зубам США, но еще и имел бы возможность заставить США капитулировать, разве мы не стали бы свидетелями международного трибунала? И этот трибунал, обстоятельно изучив факты использования американской армией против партизан напалма и дефолиантов, не признал бы политический режим США преступным, а руководителей страны, отдававших соответствующие приказы, – преступниками?
А применение США во время еще первой иракской войны (операция «Буря в пустыне») зарядов с обедненным ураном – разве не основание для передачи политических и военных руководителей США международному трибуналу?
Или если бы позднее случилось чудо, и Югославия Милошевича победила бы в войне, развязанной против нее США и НАТО, разве соответствующие политические режимы и руководители в США и странах Европы не были бы затем международным судом осуждены?
Победа, как известно, была на другой стороне. И потому нет такого суда, который бы осудил современных варваров. Но важно понимать одно: наша совсем недавняя история не дает нам ни малейших оснований предполагать, что международное право может служить помехой реализации чьих-либо интересов, подтвержденных реальной силой. Наиболее очевидные примеры – агрессия Запада сначала против Сербии, затем – против Ирака. Кстати, и недавнее признание США и ключевыми странами НАТО «независимости» Косово – фактическое отторжение части территории Сербии – не должно бы оставлять места наивности.
Теперь представим себе, что советские руководители два десятилетия назад были бы более ответственны в части юридического закрепления защиты интересов страны нормами международных договоров и соглашений — кстати, во главе государства тогда был, вроде как, юрист. Предположим, в договоре об объединении Германии стояла бы специальная оговорка, что войска НАТО не могут располагаться на территории бывшей ГДР (о том, чтобы еще восточнее, тогда речь не шла) — что это реально изменило бы? Изменить это могло бы только одно: Западу пришлось бы придумывать некоторые специальные предлоги для корректировки договора или одностороннего выхода из него. И разве это вызвало бы какие-либо затруднения?
Разве теперь не общеизвестно, как США сфальсифицировали «доказательства» разработки иракским режимом ядерного оружия? Да и без всяких доказательств: разве США в одностороннем порядке не вышли из договора с нами об ограничении средств противоракетной обороны? И, будь у нас столь же реальный письменный договор об ограничении движения НАТО на Восток, и если бы США просто, без каких-либо дополнительных разъяснений вышли бы из такого договора, это ведь в любом случае уже не могло бы означать возврат Восточной Германии в сферу нашего влияния…
Таким образом, не надо иллюзий. Надо трезво понимать, что НАТО движется на Восток не потому, что пару десятилетий назад юридически не была закреплена недопустимость этого. Как сейчас открыто говорится о неприменимости послевоенного мироустройства для решения современных мировых проблем (слишком много прошло времени, и мир изменился), точно так же нам объяснили бы, что и договоры двадцатилетней давности давно устарели. Как в международном праве быстро «устаревает» все, что не подкреплено реальной силой.
Любопытным в связи с этим представляется следующее. Международное право состоит из двух совершенно самостоятельных частей, соблюдение одной из которых признается обязательным, другой же – лишь постольку, поскольку соответствует сиюминутному пониманию национальных интересов самыми сильными. Причем, очевидно: неотвратимость и тяжесть наступающих последствий абсолютно не соответствует реальной значимости вопроса.
Что важнее: человеческие жизни, территория государства, его суверенитет, национальная безопасность – с одной стороны, или деньги, имущество, финансовые и имущественные обязательства – с другой стороны? Казалось бы, очевидно: первое, безусловно, несопоставимо важнее. Но реальная практика функционирования современного международного права — обратная.
Так, попробуйте взять кредит и не возвращать его – ваши активы начнут арестовывать по всему миру. То же последует в случае, если вы подпишете коммерческое соглашение, а затем в одностороннем порядке из него выйдете – последуют предусмотренные соглашением или общими нормами коммерческого права санкции. Венесуэла расторгает заведомо кабальные и невыгодные ей соглашения, ранее навязанные ей транснациональными корпорациями – ей пытаются устроить блокаду, арестовывают счета в банках и т.п. Значит, деньги и финансовые обязательства – это вроде как святое, нерушимое, то, с чем не шутят.
Но еще более, казалось бы, не до шуток в вопросах обеспечения обороноспособности и национальной безопасности. Если государства договариваются о ненападении, об ограничении наступательных вооружений или средств противоракетной обороны – это обязательства несопоставимо более значимые, нежели чисто имущественные или финансовые. Здесь на кону судьбы и жизни, возможно, десятков и сотен миллионов людей.
Важно подчеркнуть, что каждый из таких договоров ни в коем случае нельзя рассматривать как отдельный, самостоятельный, не связанный со всей остальной системой взаимных договорных обязательств. И если какая-то сторона (в нашем случае — США) в одностороннем порядке выходит из какой-то части этих взаимных обязательств, конечно, можно продолжать делать хорошую мину при плохой игре, но на деле нельзя не понимать, что рушится вся прежде стройная система взаимных обязательств, имеющих логику и взаимную выгоду лишь в их совокупности.
Человеческие жизни и угрозы жизни невозможно измерять деньгами. Но даже и чисто экономическая сторона вопроса поражает воображение. Если тщательно подсчитать экономические последствия обмана в военно-стратегических вопросах, включая неспровоцированный односторонний выход какой-либо стороны из договора, то эти последствия могут превышать ущербы от нарушения любой, самой масштабной коммерческой сделки.
Так, напомним сами себе, что по договорам об ограничении стратегических вооружений нами были уничтожены наиболее эффективные средства поражения противника – ядерные ракеты с разделяющимися боеголовками. Какова цена этих ракет? И, главное, как эту цену считать – на свободном рынке ведь такой товар не продается и на биржах не котируется.
Считать по себестоимости – это не в советских рублях и даже не в долларах. Это значит — подсчитывать, в чем вынужден был себе отказывать Советский Союз ради обеспечения стратегического паритета. Цена воистину колоссальная.
Или же считать по «потребительной» стоимости – во что обошлись бы иные меры защиты, не будь у нас этого адекватного ракетно-ядерного щита? Тогда стоимость возрастает еще, как минимум, на порядок, а то и вообще стремится к бесконечности – ракетно-ядерный щит (оружие гарантированного возмездия) просто нечем заменить, даже если потратить и все имеющиеся ресурсы…
Или же подсчитать ущерб как объем ресурсов, которые теперь нам необходимо вновь направить на обеспечение своей обороноспособности для того, чтобы гарантированно скомпенсировать нынешнее смещение баланса сил (после выхода США из договора по ПРО)? Объем этих средств, пожалуй, можно подсчитать. Но только как будем считать: в полном объеме (исходя из симметричного ответа) или же предъявляя исковые требования по возмещению ущерба лишь самые минимальные – исходя из достаточности ответа «асимметричного»? Но даже если и ограничиться последним, то почему оценивать стоимость этого самого «асимметричного ответа» по его себестоимости, без учета «креативной составляющей»? А если брать вместе с «креативом», то его стоимость уместно оценить как разницу между себестоимостью ответа полного (симметричного) и минимально достаточного («асимметричного»)…
Не странно ли, что подобные (разумеется, более корректно и тщательно просчитанные и обоснованные) чисто экономические выкладки не фигурируют в наших бесконечных переговорах с Западом, включая переговоры на чисто экономические темы – о поставках энергоресурсов, о доступе к передовым технологиям, об условиях вступления в ВТО и т.п.?
Все эти мои рассуждения могут показаться досужими, имеющими мало отношения к реальностям современного мира. И очень даже зря.
Современный мир не был создан раз и навсегда неизменным и ныне далеко не достиг вечного идеала и не замер в своем совершенстве навсегда. Современный мир строится нашими ежедневными и ежечасными усилиями, в том числе, нашей волей к созиданию своей страны, ее внутренней организации и усилению, или же, напротив, нашим потаканием ее саморазложению и разрушению. И именно этим, прежде всего, а отнюдь не очень важной, но все же второстепенной дипломатической игрой, вносится и наш реальный вклад в формирование нового международного права. Права, к сожалению, вновь и вновь основанного исключительно на балансе сил, малейшее нарушение которого неминуемо ведет к крушению всей системы этого права.
